а когда мы поднимаемся – нашим слугой и в конце концов – нашей короной. Поскольку мы все бессмертны. Здесь Алма соединяется с нашими собственными сердцами, подкрепляя зов природы.

– Как он красноречив! – пробормотал Баббаланья. – Некое чёрное облако, кажется, отплыло от меня. Я начинаю видеть. Я выхожу на свет. Острый клык рвёт меня слабее. Языки огня убывают. Моя душа останавливается, как океанские течения, что внезапно меняют своё направление. Был ли я нормален? Проснулась ли во мне надежда? Но прошу тебя, старец, скажи – полагаю, что в вашей вере должно присутствовать нечто, что противоречит истине.

– Нет, брат! Истина и Алма – одно и то же; иначе Алма, не рассуждая, отклонил бы её. Главная заповедь Владыки – Любовь, и здесь все мудрые мысли и все хорошие мысли объединены. Любовь во всём. Чем больше мы любим, тем больше мы знаем и потому полностью меняемся. Мы любим Оро, этот остров, и наши руки широко охватывают весь Марди, как наш риф. Как можем мы допустить ошибку, испытывая такие чувства? Мы слышим любимый умоляющий, призывающий голос Алмы в каждом бризе, в каждом шуме; мы видим его серьёзный глаз в каждой звезде и цветке.

– Поэзия! – вскричал Иуми. – И поэзия – правда! Он встряхивает меня.

– Когда Алма жил в Марди, он был бедным и одиноким. Он голодал, он излечивал больных, он перевязывал раны. На каждое произнесённое наставление он получал по десять тысяч благодарностей. И Алма – наш любимый пример.

– Несомненно, всё это есть в истории! – сказал Мохи, вставая.

– Но не только к бедным и одиноким шёл Алма своим благим путём. Из низин он глядел вверх и долго взывал к великим вождям в их государствах, и говорил им, что вся их гордость есть тщеславие, и предлагал им спросить свои души. «Во мне, – кричал он, – кроткое сердце, которое вы напрасно ищете в рангах и титулах. Я есть Любовь: полюбите меня».

– Прекрати, прекрати, старик! – закричал Медиа. – Ты идёшь дальше, чем можно вообразить. Что это за мысли? Перестань! Ты свергаешь меня?

– Алма для всех, для высшего и низшего. Как небесный бриз, он поднимается, как лилия от своего простого стебля, и, очищаясь, восстаёт из пальмовых рощ. Высокие мысли он дарит мудрецу и смиренную веру простодушному. Любую меру его милосердие воистину заполнило бы до краёв. Он укрощает невидимые дикие стремления души, он льёт масло на воду, и звёзды выходят из темноты ночного небесного свода по его великому указанию. В нём надежда на всё для всех, неограниченное счастье. Крепко обнятому его любящими руками уже нет дела до тревог и сомнений. Он открывает глаза на веру и закрывает глаза от страха. Он – всё, что мы просим для себя и для других; всё, что возникает в самый дикий час экстаза восхитительными воображаемыми картинами яркой Авроры на широком, безграничном Востоке души!

– О, Алма, Алма! Божественный принц! – закричал Баббаланья, опускаясь на колени. – В тебе, наконец, я нахожу покой. Надежда уселась голубем в моём сердце, – светит тысяча лучей, – все Небеса озарены солнцем. Прочь, прочь! Все сомнения рассеялись. Любовь и Алма теперь победили. Я вижу другими глазами: мои ли эти руки? Когда дикие, дикие мечты были моими – я был безумен. Некоторые вещи таковы, что мы не должны о них думать. За одной очевидной отметкой все человеческие знания тщетны. Где я жил до настоящего времени? Тёмное племя фанатиков Мараммы ничего не говорило мне, пока этот старик не просветил меня! Разум больше не властвует, но всё ещё продолжает говорить. От всего, что я говорил до этого про войны с заветами Алмы, я здесь отрекаюсь. Здесь я становлюсь на колени и принимаю великого Оро и его державного сына.

– И здесь любой встанет на колени и помолится, – вскричал Иуми.

– В Алме нашлись все мои мечты; моя внутренняя тоска по Любви так высока, что порождает каждый мой стих. Лето живёт в моей душе.

– Но уже слишком поздно для этих седых волос, – преданно крикнул Мохи. – Алма, твоё дыхание есть в моей душе. Я вижу яркий свет.

– Нет больше полубога, – вскричал Медиа, – а есть подданный нашего общего вождя. Из рощ Одо не донесутся более мрачные крики. Алма, я твой.

С плывущими глазами старик стал на колени, и его окружили король, мудрец, седовласый старец и юноша.

Затем, как только они встали на колени, и старик благословил их, и садящееся солнце вырвалось из туманов, позолотило острова вокруг, пролило лучи на их головы и благородно закатилось, – так и весь Восток, словно жертвенный огонь, воссиял красным пламенем.

Глава LXXX IV

Баббаланья рассказывает им о видении

В глубокой задумчивости ушёл Баббаланья к жилищу старика, а мы с теми же глубокими мыслями прогуливались вдоль пляжа, вдыхая мускусный полуночный воздух; тропические звёзды, блестящие на небесах, казались осевшей на фиалках росой.

Волны мерцали и омывали огнём пляж, который гасил это пламя.

Возвращаясь, мы заметили Баббаланью, идущего в своей белоснежной мантии. Пламенный поток ослабевал, и на мягком, сыром песке каждый его шаг оставлял блестящий след.

– Милые друзья! Этот остров полон тайн, – сказал он. – Я мечтал о поразительных вещах. После того как я прилёг, тяжёлые думы опустились на меня. Перед моими глазами прошли пышные видения. Я проснулся от тихой странной мелодии, звучавшей в самой глубине моей души. Наконец мне показалось, что глаза мои уставились на небеса, и я увидел там яркое пятно, отличное от звезды. Затмевая небо, оно росло и росло, спускаясь, пока не стали видны яркие крылья, а между ними – задумчивое лицо с исходящим от него ангельским сиянием; и в течение одного золотого мига можно было увидеть туманную пелену, обрамлённую локонами в блёстках созвездия Вероники.

Затем, подобно тому как белое пламя выходит из жёлтого, из этого звёздного скопления появился он и затмил звёздные Кресты, Короны и Кубки. И как в фиолетовых тропических морях суда оставляют за собой белое сияние и светящийся след, так и в далёкой перспективе, позади видения, замерцал иной Млечный Путь.

Странное волнение охватило меня; моя душа металась в собственном неистовстве. Но скоро внутренняя гармонияприняла форму ликующих хоровых напевов. Я услышал хлопки перьев и чётко различил фигуру, испещрённую прожилками яркого света. Видение переливалось вокруг меня.

«О! Дух! Ангел! Бог! Как ты искусен! – вскричал я. – Оставь меня, я всего лишь человек».

Затем я услышал низкий, печальный звук, но не голос. Он говорил или же дышал надо мной: «Тебе явили милость Алмы: скажи мне, что ты изучил».

Тихо ответила моя душа, поскольку голос мой пропал:

«Это моё учение – о, дух! – о непостижимых вещах, после познания которых больше не стоит ничего искать, но я доволен, ибо не знаю ничего, кроме Любви».

«Пусть же за это будет благословенно твоё искусство: ты трижды будешь благословлён, – услышал я тогда, – и с этих пор смирение твоё – это твоё искусство, которое само способно учить. То, что твоя собственная мудрость не смогла найти, и признание собственного невежества должны принести пользу. Иди и взгляни на кое-что новое».

Снова он переливался вокруг меня, его сверкающие крылья становились тусклыми; они становились ближе, ближе, пока я не почувствовал электрический шок – и не угнездился под его крылом.

Мы пробились через воздух; промелькнули системы, солнца и луны, что кажутся с островов Марди яркими звёздами.

Дальние флоты миров пронеслись мимо, как мимо морских путешественников проходят далёкие паруса и не приветствуются ими. Пена играет впереди, когда они устремляются дальше; дикая музыка тянется следом за ними; и много звуковых следов пересекли мы там, где прежде проплывали миры.

Скоро мы достигли точки, где обнаружились новые небеса, откуда весь